С Международным женским днём! Ольга Крохина: «Про нас говорят: «женщина-хирург – либо не женщина, либо не хирург»

В начале этого года ассоциация онкологических пациентов вручила премию «Будем жить!» хирургу, ведущему научному сотруднику отделения пластической онкологии НИИ клинической онкологии Онкоцентра, к.м.н. Ольге Крохиной. В преддверии 8 марта мы говорим с Ольгой Владимировной о том, чем отличается «женский» стиль хирургии от «мужского», отчего молодые женщины просят удалить им грудь, как связана женская эмоциональность с возникновением рака молочной железы и почему доктор Крохина с некоторых пор так подробно изучает краткое содержание пьесы перед тем, как сходить в театр.

– Вручив вам премию «Будем жить!» пациенты оценили ваш талант. В чём измеряется талант онколога?

– Онкологические пациенты – особая категория больных. Они, как никто другой, нуждаются в поддержке, теплом слове, человеческом участии. Психиатр В.М. Бехтерев говорил: «если больному после разговора с врачом не стало легче, то это не врач». Доверие к хирургу-онкологу заслуживается не только у операционного стола, но и при личном контакте, когда пациентка может получить квалифицированные ответы на вопросы о предстоящем лечении, поделиться своими тревогами, посоветоваться о чем-то личном. И когда возникает это доверие, ей уже не так страшно ложиться на операционный стол. Лечение онкологических пациентов всегда комплексное. После хирургического лечения женщина получает химиотерапию, гормональную, лучевую терапию. И по всем вопросам пациентка с нами советуется. Наши пациентки находятся под длительным наблюдением. Эти женщины годами к нам приходят и становятся частью нашей жизни.

– Получается, вы тот самый человек, который берёт судьбу заболевшей женщины в свои руки?

– Хочется на это надеяться. Мы вместе обсуждаем, какой вид реконструкции и в какой период необходимо выполнить, в какой последовательности нужно проводить все этапы лечения. Безусловно, эти решения принимает не один хирург, а команда специалистов. В нашем центре такие решения принимаются на консилиумах в Центре Компетенции, где обсуждения проходят при участии маммологов, химиотерапевтов, радиотерапевтов, иногда в горячих спорах, но всегда в интересах пациентов.

– Какие вопросы женщины задают вам чаще всего?

– Безопасно ли делать реконструкцию, устанавливать импланты, не спровоцирует ли это рост заболевания? А не лучше ли всё удалить и не делать пластику?... Бытует такое мнение между онкологами, не владеющими нашими методиками: «Надо всё удалить, годика два-три подождать, и если всё будет хорошо, тогда заниматься пластикой. Если у вас рак молочной железы, даже не думайте ни о какой красоте!»

– И тогда вы женщин уговариваете?

– Да, и обычно нам это удаётся. Но иногда страх настолько велик, что пациентка готова расстаться с грудью, потому что она очень боится, что имплант или пересадка собственных тканей могут спровоцировать болезнь. С 70-80 годов ХХ века идёт тенденция к уменьшению объёма оперативных вмешательств, как на молочной железе, так и на лимфатическом коллекторе. Если раньше хирурги удаляли молочную железу с опухолью вместе с большой и малой грудными мышцами вплоть до грудины, то сейчас выполняются органосохранные операции – туморэктомия, квадрантэктомия, когда удаляется только сектор молочной железы с опухолью. Сейчас удаление подмышечных лимфатических узлов выполняется только в случае их поражения. В остальных случаях мы применяем методику биопсии сторожевых лимфоузлов.

– Поэтому женщин, которые нуждаются в мастэктомии, не много?

Да. При ранних стадиях во многих случаях можно сохранить грудь. Но есть случаи, когда необходимо все же выполнить мастэктомию. При этом в подавляющем большинстве случаев можно выполнить одномоментную реконструкцию. Причем результат будет лучше, чем до операции, так как грудь с возрастом теряет привлекательность, возникает птоз, есть некоторые возрастные изменения. С помощью пластической хирургии можем создать новую форму молочной железы, объём, и это красиво.

– Получается, все встанут с операционного стола с сохранённой грудью?

– Практически да. Есть небольшая группа пациенток с местно-распространенным процессом, выраженным отеком кожи – им лучше выполнить радикальную мастэктомию, провести системную и лучевую терапию и только потом сделать отсроченную реконструкцию. Но подавляющее число пациенток может остаться либо со своей грудью, либо с реконструированной молочной железой. 
Реконструкция может выполняться в один или два этапа. Двухэтапную реконструкцию выполняем в случае, когда планируется лучевая терапия. Во время первой операции удаляется грудь и устанавливается временный эндопротез – экспандер. После окончания лучевой терапии, экспандер заменяется на имплантат.

– Сколько часов в день длятся операции?

– По-разному. Бывает два часа, бывает девять часов.

– Как вы, женщина, выбрали эту тяжелую и, в общем-то, мужскую профессию?

– Наверное, потому что у меня мама хирург-онкогинеколог и до сих пор оперирует. Когда я была старшеклассницей, она взяла меня в операционную. Приставила ко мне двух докторов и сказала – если что, ловите. Ожидала, что я упаду в обморок. Поскольку в обморок я не упала, решили, что пойду в медицинский. Хотя были мысли стать переводчиком.

– Сразу выбрали онкомаммологию?

– В ординатуре у меня было два желания – либо в гинекологию, либо в маммологию. Меня определили к профессору Виктору Павловичу Летягину в маммологическое отделение, там было очень интересно. Познакомилась с корифеями – Летягиным, Воротниковым. В команде Владимира Анатольевича Соболевского я с 2005 года, с момента формирования в Онкоцентре отделения реконструктивно-пластической хирургии.

– В Онкоцентре много женщин-хирургов?

– Много на самом деле. Про нас говорят: «Женщина-хирург? Либо она не женщина, либо не хирург». Это физически тяжёлая работа. Но моя мама хирург, её знает вся Молдова, к ней записывались в очередь всегда на консультацию, она и оперировала прекрасно, и до сих пор работает в частной клинике, к ней приходят тяжелые пациенты с распадающимися опухолями и просят прооперировать. Мама – замечательный хирург. И очень красивая женщина. У меня есть такой пример перед глазами – ей это удалось, значит, такие женщины всё-таки существуют.

– Чем отличается мужской стиль в хирургии от женского?

– Мужчины-хирурги более смелые, надо отдать им должное. Они любят остроту ощущения, они экспериментируют, они не боятся.

– Часто ли в операционной нужна смелость?

– В каких-то вопросах – да. Женщина-хирург, наверное, более осторожная, при этом работает более тщательно, более кропотливо.

– Как вы считаете – в чем проявляется то, что принято называть женственностью?

– Женщина, это, прежде всего, мягкость и доброта, но хирургическая работа накладывает отпечаток, мы становимся более жёсткими.

– В чем причина того, что появляется больше жесткости?

– Мы каждую пациентку пропускаем через своё сердце. По молодости, когда из-за прогрессирования болезни женщина погибала, для меня это каждый раз было личной трагедией. Я плакала дома, не могла спать, не находила себе места, мучаясь одним и тем же вопросом: «Почему это произошло, ведь всё сделано правильно?!» Спустя какое-то время я стала понимать, что живя на таких эмоциональных оборотах, невозможно сохранить себя, в том числе и для других пациенток.

– Получается отключаться, когда уходите с работы?

– Наша профессия такова, что ты не можешь полностью отключиться. Вот эта история, когда человек пришёл домой с работы и погрузился в домашние дела, это не про нас. Готовишь ужин и думаешь о пациентках, о том, как лучше поступить в том или ином случае. Со временем я, конечно, научилась немного абстрагироваться, но все равно не полностью.

– Как на такую вашу погруженность в работу реагирует семья – муж, дети?

– К счастью, мой муж врач. Я считаю, это хорошо, когда в семье два врача, потому что все можно обсудить с супругом, поделиться и получить хороший совет. Муж, кстати, точно так же рассказывает мне о каких-то клинических ситуациях на своей работе. Мы делимся, так проще.

– А как вы снимаете стресс? Что приводит вас в состояние внутреннего равновесия?

– Мои дети. Общение с ними не всегда, конечно, приводит к равновесию, иногда бывает и наоборот (смеётся). Но выходные я стараюсь посвящать им, потому что в течение недели они обделены нашим вниманием. Поэтому музеи, цирк, зоопарк, театр в субботу и воскресенье – это святое. Очень люблю театр. Люблю встречаться со своими подругами. Они, кстати, разделяют мое увлечение театром. Правда, после одного случая мы очень внимательно выбираем постановки. Мы все три – онкологи. И вот однажды в ноябре, когда наваливается грусть и усталость, мы решили развеяться и пошли в «Современник», на спектакль с замечательной актрисой Аленой Бабенко. Она прекрасно играла! Но по сюжету ее героиня сначала долго борется с тяготами послевоенного времени, а потом… умирает от рака. Теперь мы всегда внимательно читаем рецензии, прежде чем пойти в театр. Очень люблю Таганку, Ленком, все их постановки… Даже драмы. Пусть будет драма, только не про нашу работу!

– Правда ли, что опухолевым заболеваниям молочной железы больше подвержены эмоциональные женщины?

– Мы знаем, что гиперэстрогеновый фон может приводить к возникновению рака молочной железы. Он же отвечает и за эмоциональность. Но здесь нет линейной зависимости. Рак – многофакторное заболевание. И утверждать, что какая-то категория женщин рискует больше другой – неправильно. Раньше, например, считалось, что риск развития рака молочной железы выше у нерожавших и не кормивших женщин. Когда-то рак груди даже называли «болезнью монахинь». Но на практике мы видим, что это не связанные явления. У нас есть пациентки, у которых нет детей, но есть и многодетные – у которых пять-семь детей. Это очень разнородная группа пациентов, подвержена заболеванию может быть любая женщина.

–  Что вы почувствовали, когда узнали, что пациенты выбрали вас? Что именно вы – «Жемчужина онкомаммологии»? 

– Это было очень приятно – такое доверие. Бывают дни, когда ты устаёшь. Я не скажу, что опускаются руки, но какой-то упадок сил физических. И вот в такие моменты, когда узнаёшь, что тебя выбрали пациенты, ты понимаешь, что всё не зря, что тебя ценят и любят, что живёшь не напрасно.