К 70-летию Онкоцентра. Публикация о российских корифеях онкоиммунологии, работавших в Онкоцентре, из журнала «Иммунология гемопоэза».

Корифеи онкоцентра. Иммуноонкология.

70-е годы прошлого века были золотой эрой иммунологии рака. Зильбер, Абелев, Дейчман, Свет-Молдавский, Брондз – вот далеко не полный перечень звезд советской онкоиммунологии, работавших в Институте Экспериментальной и Клинической Онкологии, именующемся ныне Онкоцентром имени Н.Н.Блохина. Сегодня, когда специалисты переживают кризис идей в онкоиммунологии, самое время вспомнить об этих ученых, их идеях, взглядах, методах, да и в целом об их вкладе в решение проблемы рака. Такого кладезя имен великих иммунологов не имеет ни один исследовательский институт или центр в мире. Но так ли впечатляет онкоиммунология сегодня? Так ли зажигательно ведет она молодые умы к победе над раком? Ответ очевиден: «Нет». Может быть, появились новые конструктивные неиммунологические концепции, которые будоражат юных исследователей рака? Ответ тот же: «Нет». А, может быть, все просто разуверились в возможности победы над раком и довольствуются скромными успехами, такими, как улучшение выживаемости на месяц, полгода? Нет даже стремления специфически – иммунологически уничтожать опухолевые клетки, а не заодно с кроветворными, нервными, интестинальными и т.д. А, может быть, нет вообще никакой иммунологии рака?

Для того чтобы разобраться в этих сложных вопросах, журнал «Иммунология гемопоэза» (главные редактора – проф. Н.Н.Тупицын /Россия/ и проф. G.Janossy /London, UK/) начал публикацию статей о российских корифеях онкоиммунологии, работавших в Онкоцентре. Мы приводим статьи без библиографии, которую можно посмотреть на сайте журнала в открытом доступе.

О ГАРРИ ИЗРАИЛЕВИЧЕ АБЕЛЕВЕ, УЧЁНОМ И ЧЕЛОВЕКЕ

Анатолий Альтштейн, НИЦ эпидемиологии, микробиологии им. Н.Ф.Гамалея Минздрава РФ, Институт биологии гена РАН, Москва

Гарри Израилевич Абелев – один из самых выдающихся ученых Советского Союза и России, работавших в области биологии. Его большой вклад в науку признан не только в нашей стране, но и во всем мире. Очень интересно, что, не занимая больших административных постов, он был очень влиятельным и авторитетным человеком как в отечественном, так и в мировом научном сообществе, важным человеком и учителем не только для своих непосредственных сотрудников, что естественно, но и для многих соприкасавшихся с ним людей, слушавших его замечательные лекции, читавших его интереснейшие статьи и книги, знавших о его поведении в непростых ситуациях, нередко возникавших с учеными и научными коллективами в нашей стране в 1960-х – начале 1980-х гг. Я познакомился с ним в 1965 г. в Сухуми на большом международном симпозиуме по опухолевым антигенам, организованном Львом Александровичем Зильбером и Борисом Аркадьевичем Лапиным, директором сухумского Института экспериментальной патологии и терапии. Конференция была очень представительной, в ней участвовали крупнейшие ученые из многих стран мира. Общение с Гарри Израилевичем на этой конференции, его доклад произвели на меня большое впечатление, и затем я имел возможность близко общаться с ним и дружить на протяжении многих лет, вплоть до его смерти в 2013 г.

НАЧАЛО НАУЧНОГО ПУТИ

В 1945 г. Гарри закончил среднюю школу и встал вопрос об образовании. Он подумывал о психологическом факультете, об археологии, о востоковедении, но, по совету известного физиолога П.К.Анохина, решил поступить на биологический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова и вскоре понял, что это решение было правильным. Он уделял учёбе много времени и делал это с удовольствием. Всегда отмечал особое значение университета для формирования начинающего учёного. Скажу его словами: «Романтика, чистота, демократизм, прекрасные люди, настоящие учёные, доступные студентам, они-то и вся эта обстановка в целом и создали для меня образ науки, тот тип отношений и норму научной деятельности, которые и остались со мной на всю жизнь» [1]. Уже в университете он заинтересовался научной работой. Большое значение имел для него кружок, который вёл профессор химфака С.С.Васильев, читавший кружковцам специально подготовленные им курсы по математике, физической химии, термодинамике, химической кинетике. «И это было замечательно» - пишет Гарри Израилевич.

            На 2 – 3-м курсах Абелев работал в лаборатории профессора Александра Гавриловича Гурвича, о котором сохранил самые добрые воспоминания. А.Г. Гурвич изучал митогенетическое излучение клеток. Гарри относился к этой проблеме с интересом, но остался не доволен методической основой этой работы (оценка излучения клеток по стимуляции деления у дрожжей). Возникло понимание необходимости особого отношения к используемым методам, позволяющим быть уверенным в надежности результатов.

Развитие науки в 1940-e годы позволяло думать, что суть биологических процессов, скорее всего, будет понята с помощью химических исследований. Это соображение заставило студента Абелева пойти в биохимию – сначала на кафедру биохимии животных, затем на кафедру биохимии растений. Профессор этой кафедры Андрей Николаевич Белозерский, один из основоположников советской молекулярной биологии, стал фактически его главным университетским учителем. Дам слово Гарри Израилевичу: «Мне кажется, что мои научные взгляды, стиль работы и отношений с людьми, критерии оценки работы, референтная группа, на которую я ориентировался и впоследствии стал ориентироваться, и отношение к себе – все это складывалось под самым сильным влиянием А.Н.Белозерского, о чем он сам, возможно, и не подозревал».

Напомню, что 2-я половина 1940-x - начало 1950-x г.г. была бурным переломным периодом в мировой биологии: лондонские лекции Эрвина Шредингера по физикохимической природе жизни, ДНКовая природа генетического материала, установленная O.Эвери и сотр., работы «фаговой группы» С.Луриа-М.Дельбрюка, Ф.Крика, Д.Уотсона и Р.Франклин о структуре ДНК и сущности генетики, время пристального внимания к нуклеиновым кислотам и нуклеопротеидам. К сожалению, в нашей стране это было время торжества мрачного «лысенковизма», поддержанного властью. В августе 1948 г. прошла пресловутая сессия ВАСХНИЛ, закончившаяся разгромом сторонников современной генетики и остановившая нормальное генетическое образование и генетические исследования в СССР на много лет. А.Н.Белозерский почти всю свою научную жизнь изучал нуклеиновые кислоты и нуклеопротеиды и был главным специалистом нашей страны в этой области. Хотя проблема нуклеиновых кислот напрямую связана с генетикой, биохимические исследования в этой области не запрещались. И это давало защиту исследователям, учитывающим в своей работе современные научные тенденции. Гарри Израилевичу в этом отношении повезло, и можно было лишь формально отдавать дань лысенковской биологии, без чего в этот период нельзя было получить университетский диплом.

Под руководством А.Н.Белозерского Абелев в 1949-1950 гг. выполнил свою дипломную работу о гистонах в ядре клеток растений. Результаты этой работы с упоминанием имени автора вошли в «Практическое руководство по биохимии растений» – это было первой публикацией.

Получить первую работу в научной лаборатории Абелеву было непросто. Это было трудное для еврейского юноши время в нашей стране, где шла антисемитская борьба с так называемым «космополитизмом». Абелеву помог А.Н. Белозерский, который попросил проф. В.А. Благовещенского из Института эпидемиологии и микробиологии (ИЭМ) им. Н.Ф.Гамалея взять его в лабораторию. Выпускника биофака МГУ Абелева взяли на должность препаратора в отдел биохимии, которым Благовещенский руководил. Вскоре Гарри познакомился с Львом Александровичем Зильбером, руководившим отделом вирусологии и иммунологии опухолей в этом же институте. Лев Александрович был одним из крупнейших ученых нашей страны, фактическим основателем советской вирусологии, онковирусологии и иммунологии, автором вирогенетической теории возникновения опухолей. Льву Александровичу был нужен сотрудник, умеющий работать с нуклеопротеидами. В связи с уходом из института В.А. Благовещенского, в 1952 г. возникла возможность перехода Гарри Абелева в отдел Льва Александровича с повышением в должности – он стал старшим лаборантом. Так у Абелева появился второй важнейший учитель, оказавший на его научный рост огромное влияние.

Г.И.АБЕЛЕВ СТАНОВИТСЯ ИММУНОХИМИКОМ

Льва Александровича интересовали методические подходы к обнаружению вирусов – возможных возбудителей опухолей. По его теории, все опухоли вызываются вирусами, но вирус может сделать клетку опухолевой (т.е. трансформировать её), после чего он не обязательно должен присутствовать в индуцированной им опухоли в классической вирусной форме. Один из важнейших подходов к выявлению вирусов в опухолях – это выявление вирусных антигенов с помощью иммунологических методов. С этой целью Лев Александрович предложил реакцию анафилаксии с десенсибилизацией: морскую свинку сенсибилизируют экстрактом исследуемой опухоли, десенсибилизируют экстрактом соответствующей нормальной ткани, а затем вводят опухолевый экстракт, который должен вызвать симптомы анафилактического шока, если в нём содержатся новые, опухолевые или вирусные, антигены. Для выявления таких антигенов можно было использовать также реакцию связывания комплемента. Используя эти методы и сочетая их с фракционированием клеточных компонентов с помощью ультрацентрифугирования и электрофореза, можно было проводить сравнительное изучение опухолевых и соответствующих нормальных тканей. По материалам этого исследования Гарри Израилевич в 1955 г. защитил диссертацию на степень кандидата биологических наук и стал младшим научным сотрудником. Важно, что примерно тогда же он обратил внимание на работу Bjorklund по выявлению oпухолевых антигенов с помощью реакции преципитации в агаровом геле по Ухтерлони и увидел необычайные аналитические и препаративные возможности этого подхода. Преципитация в агаре позволяла исследовать индивидуальные белки, не выделяя их в чистом виде, идентифицировать их, сравнивать друг с другом, устанавливать не только видовую, но и тканевую специфичность этих белков. В течение нескольких лет возможности этого метода были глубоко исследованы Г.И.Абелевым, разработаны различные его модификации и сочетание с электрофорезом. В работе с сотрудниками отдела Л.А.Зильбера были получены мощные преципитирующие сыворотки против клеточных фракций нормальной печени и гепатомы мышей. Были разработаны изящные методы иммунофильтрации и получения моноспецифических антител и индивидуальных антигенов из полос преципитации в геле. В работе с В.С.Цветковым удалось выявить индивидуальные органоспецифические антигены печени, показать, что в гепатоме происходит исчезновение некоторых органоспецифических антигенов. Это были очень интересные результаты, но Лев Александрович настаивал на поисках опухолеспецифических, а не органоспецифических антигенов. Вскоре были получены предварительные данные и о специфическом антигене гепатомы мыши, представленные Л.А. Зильбером на VII Международном противораковом конгрессе в Лондоне.

Продолжение иммунохимических исследований позволило получить антитела, способные чётко выявлять индивидуальный опухолеспецифический антиген (белок) в экстракте клеток перевиваемой линии гепатомы мышей, полученной вначале 1950-x гг. В.И.Гельштейн. В руках исследователей, наконец, появился необходимый иммунохимический инструментарий для выявления и изучения природы этого и подобных антигенов.

ГЛАВНОЕ ОТКРЫТИЕ

В 1958 г. сформировалась группа в главе с Г.И.Абелевым (З.А.Авенирова, Н.В.Энгельгардт, В.С.Цветков, А.И.Гусев, позже Н.И.Храмкова, С.Д.Перова и др.), работа которой была направлена на изучение опухолевых антигенов, в первую очередь, антигена гепатомы (гепатоцеллюлярного рака) мыши. Поскольку для выявления последнего у них уже была четкая тест-система (антитело и антиген), удалось исследовать его образование в различных вариантах гепатом, индуцированных химическими канцерогенами, а также в различных нормальных тканях. Было показано, что искомый антиген обнаруживается в экстрактах большинства исследованных гепатом (как правило, в небольшом количестве) и отсутствует в нормальных тканях. Случайно (!) в качестве контроля была взята нормальная эмбриональная печень мыши. И был получен поразительный результат: в экстракте эмбриональной печени содержалась высокая концентрация «гепатомного» антигена! Более того, этот антиген в наиболее высокой концентрации содержался не в экстракте печени, а в крови эмбриона, а, следовательно, присутствовал во всех органах эмбриона. Белок был электрофоретически близок к альфа-глобулину и позже получил название «альфа-фетопротеин» (АФП). Удалось показать, что этот белок синтезируется в культуре клетках эмбриональной печени и в клетках гепатомы. Таким образом, было показано, что «гепатомный» антиген на самом деле является нормальным белком, который экспрессируется в эмбриональный период, в постнатальный период его синтез прекращается и вновь возникает (реэкспрессируется) при опухолевой трансформации клеток печени у взрослых животных. Антиген может быть обнаружен в сыворотке крови животных с гепатомами, но не саркомами. Такой же результат был получен на модели гепатомы крысы. Этот удивительный результат был доложен Г.И.Абелевым летом 1962 г. на VIII Международном противораковом конгрессе в Москве и в 1963 г. опубликован. Представленные данные вызвали большой интерес слушателей. Обсуждался вопрос, есть ли в гепатомах специфический опухолевый антиген, кроме эмбрионального белка, и нельзя ли использовать этот белок как маркер гепатомы.

Астраханский биохимик Ю.С.Татаринов, хорошо знавший работу Г.И.Абелева и сотрудников по АФП у мышей, уже в январе 1964 г. нa I Всесоюзном биохимическом конгрессе в Ленинграде сообщил, что получил иммунную сыворотку к эмбриональной сыворотке человека, истощил её сывороткой взрослого человека и выявил в крови больного гепатомой эмбриональный альфа-глобулин. Таким образом, он показал, что феномен, выявленный на мышах и крысах, имеет место и у человека. Стало очевидным, что проблема имеет важный диагностический медицинский аспект.

В 1965-1967 гг. исследования лаборатории Г.И.Абелева в Москве и Ю.С.Татаринова в Астрахани совместно с клиницистами на большом материале показали диагностическое значение выявления АФП при гепатоцеллюлярном раке у человека. Г.И.Абелев и сотрудники показали, что АФП в крови больных выявляется не только при гепатомах, но и при тератомах яичка и яичника, что существенно расширило диагностические возможности этого подхода в онкологии.

В 1968 г. под эгидой Всемирной организации здравоохранения диагностика гепатом по тесту на АФП была успешно проведена в Африке, где первичный рак печени очень распространенное заболевание. Это способствовало внедрению нового диагностического метода в мировую онкологию.

В 1971 г. Г.И.Абелев, А.И.Гусев, А.К.Язова и С.Д.Перова создали диагностикум для выявления АФП у больных. Этот диагностикум был передан в производство Института эпидемиологии и микробиологии им. Н.Ф.Гамалея и, таким образом, внедрён в отечественное здравоохранение. Это был первый иммунодиагностический препарат в онкологии. Подобные диагностикумы вскоре стали использоваться во всём мире.

ДРУГИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Г.И.Абелев и его сотрудники выполнили еще много важных исследований – как связанных с изучением АФП, так и посвящённых другим проблемам. Традиционным в его лаборатории было изучение фундаментальных основ реэкспрессии АФП в гепатоцитах взрослого организма. В результате использования иммунохимических, иммуноморфологических, гистологических и культуральных методов было показано, что реэкспрессия АФП возникает не только при малигнизации клеток печени, но и при регенеративных процессах. Сигналом реэкспрессии АФП служило нарушение контактов нормального гепатоцита при регенерации или опухолевого гепатоцита при гепатоцеллюлярной карциноме с нормальными клетками печени и внеклеточным матриксом.

Г.И.Абелев очень ценил работы своей лаборатории по антигенам ретровирусов и ретровирусных опухолей. Он придавал большое значение выявлению группоспецифического антигена вирусов лейкоза мышей во всех нормальных тканях мышей, что считалось важным доказательством существования эндогенных ретровирусов – одного из крупных открытий вирусологии XX века. Важной была также работа по выявлению эритробластного антигена, что могло помочь в дифференциальной диагностике морфологически недифференцированных острых лейкозов.

Исключительное внимание на протяжении всей своей долгой научной жизни Гарри Израилевич уделял созданию и усовершенствованию иммунохимических методов исследования (различные варианты реакции преципитации в геле и иммуноэлектрофореза в геле, иммунофлуоресцентный анализ АФП и опухолеспецифических антигенов, получение моноспецифических антител с помощью преципитации в геле, иммунизация кроликов в лимфоузел для получения высокоактивных иммунных сывороток с использованием минимального количества чистого антигена). С успехом использовался красивый модифицированный метод изучения продукции АФП единичными клетками (обратный локальный гемолиз), позволивший установить природу клеток, продуцирующих АФП. Много внимания было уделено иммунодиффузии и изотахофорезу на ацетатных пленках.

ПРИЗНАНИЕ

Работы Гарри Израилевича и его сотрудников были достаточно широко известны в научном мире, но после осознания диагностического значения этих исследований в онкологии интерес к ним стал огромен: только обзор Г.И.Абелева по АФП, опубликованный в 1971 г. за несколько лет собрал более 800 ссылок, а число научных публикаций по АФП в этот же период превысило 2000. Его приглашали на различные международные конференции и симпозиумы, но он не мог в них участвовать лично, потому что в течение 18 лет (1970-1987) он считался «невыездным» (причина – национальность, беспартийность, отказ от сотрудничества с КГБ). Его работы по реэкспрессии эмбрионального белка в гепатомах привели к возникновению нового направления в онкологии – «раково-эмбриональные антигены», т.е. белки, которые экспрессируются в эмбриональный период, исчезают в постнатальный период и вновь начинают экспрессироваться при малигнизации клеток взрослого организма. Уже в 1965 появился eщё один метод диагностики рака (прямой и толстой кишки) по обнаружению раково-эмбрионального антигена.

В 1973 г. Гарри Израилевич был избран почетным членом Американской ассоциации иммунологов. В 1975 г. Г.И.Абелеву была присуждена одна из первых премий по иммунологии рака Нью-Йоркского института по изучению рака (Рокфеллеровская премия) с вручением Золотой Медали, на которой было выбито имя «GARRY ABELEV». В начале 1970-х гг. возникла Международная группа по изучению раково-эмбриональных белков. В 1976 г. Гарри Израилевич получил награду этой группы за открытие альфа-фетопротеина. Позже группа была преобразована в Международное общество по изучению эмбриональной биологии и медицины (the International Society for Oncodevelopmental Biology and Medicine) со своим журналом. В 1978 г. Г.И.Абелев и Ю.С.Татаринов были удостоены Государственной премии СССР за «Обнаружение и исследование α-фетопротеина при гепатоцеллюлярном раке и эмбриональном раке и эмбриональных тератобластомах и создание иммунологического метода диагностики этих форм злокачественных опухолей».

В 1990 г. Гарри Абелеву была присуждена Абботовская премия Международного общества раково-эмбриональной биологии и медицины. Он был признан основателем нового научного направления, повлиявшего на развитие онкологии. Уже в современной России Гарри Израилевич был удостоен двух престижных премий «Триумф» (2001) и «Призвание» (2004).

Большие научные заслуги Г.И.Абелева, его научный и человеческий авторитет заслуживали того, чтобы он был избран в Академию Наук или Академию Медицинских Наук СССР уже в начале 1970-x гг. Это, однако, стало возможным только в период перестройки: в 1987 г. Гарри Израилевич был избран членом-корреспондентом АН СССР. Позже (в 2000 г.) он был избран академиком РАН.

ДРАМАТИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ В НАУЧНОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ Г.И.АБЕЛЕВА

В реальных условиях советской жизни успешная научная жизнь Гарри Израилевича постоянно сочеталась с необходимостью напряженной борьбы за сохранение своей научной деятельности, за свое человеческое достоинство, за научную судьбу своих сотрудников и коллег. Будучи скромным застенчивым человеком, не являясь диссидентом, всегда погруженный в науку, он часто оставлял свой письменный стол и лабораторию и энергично вмешивался в события, в которых он видел несправедливость, дискриминацию, оскорбление своего достоинства и достоинства коллеги, необоснованное стремление разрушить перспективную научную работу. Причинами возникновения таких ситуаций обычно были политические моменты, конфликты с партийными органами, с КГБ, с администрацией (как правило, сочетание всех этих причин). В решении нескольких «дел» такого рода («дела» Б.Д.Брондза, А.Е.Гурвича, И.Н.Крюковой, А.Д.Альтштейна и др.) Г.И.Абелеву пришлось принимать активное участие. Как правило, его усилия были эффективными в той или иной мере.

Особенно тяжелым был конфликт, в результате которого в 1971 г. директор ИЭМ им. Н.Ф.Гамалея (академик АМН СССР О.В.Бароян) пытался разрушить работу отдела вирусологии и иммунологии опухолей. Этот отдел был создан Л.А.Зильбером в 1945 г. С 1966 г. после смерти Льва Александровича отделом руководил его ближайший сотрудник Г.И.Абелев. Работа отдела шла очень успешно. В институте в этот период сложилась группа лабораторий, ведущих важные и современные иммунологические и иммунохимические исследования, имевшие широкое мировое признание (Г.И.Абелев, А.Е.Гурвич, Л.Н.Фонталин, А.Я.Фриденштейн Б.Д.Брондз и другие). На базе института в 1971 г. была организована иммунологическая школа ВОЗ, на которую приехали в качестве лекторов лидеры мировой иммунологии того времени (Г.Гудмен, Д.Хамфри, Б.Асконас, Э. Кабат, М.Села, А.Левин и др., около 20 человек). Школа прошла в скандальной обстановке непрерывной слежки за участниками, особенно за иностранцами, и резкого ограничения контактов между советскими и иностранными участниками. После школы положение Г.И.Абелева в институте ухудшилось. Директор принял решение о ликвидации отдела вирусологии и иммунологии опухолей, о разделе его на две лаборатории и об увольнении некоторых сотрудников путём неизбрания по конкурсу. Г.И.Абелеву и замечательному коллективу его сотрудников пришлось идти на тяжёлый конфликт с дирекцией. В конфликт были вовлечены и Академия Наук, и Академия Медицинских Наук СССР. После значительных усилий Абелева и поддержавшего его научного сообщества (академики Б.А.Астауров, В.А.Энгельгардт, Н.Н.Блохин, В.Д.Тимаков и многие другие ученые) отдел удалось восстановить, но дальнейшее его существование проходило в тяжёлой обстановке. В 1977 г. Г.И.Абелев добился решения о переводе отдела в Онкологический научный центр. Позже Гарри Израилевич подробно описал эти события в своей прекрасной книге «Очерки научной жизни».

Возможно, опыт этих тяжёлых дел привел Г.И.Абелева к раздумьям об особенностях научного творчества вообще и, в частности, в СССР и современной России: об альтернативной науке, о роли этики как цемента науки, о достоинстве, o роли журналов в формировании уровня научных исследований, о грантовой системе, о массовом оттоке учёных и особенно молодежи из российской науки, об опасности чрезмерной административной активности в науке, об истоках псевдонауки, о своих учителях и единомышленниках. Эти раздумья привели к появлению большого числа интересных публицистических статей, большинство из которых были напечатаны в период перестройки и после распада СССР.

Г.И.АБЕЛЕВ – УЧИТЕЛЬ И НАУЧНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ

Г.И.Абелев высоко ценил влияние, которое оказали на его научное формирование замечательные учителя (А.Н.Белозерский, Л.А.Зильбер, А.Г.Гурвич). Он сам был учителем огромного числа учёных, оказывал самое благотворное влияние на их научную деятельность.

С 1964 по 2006 г. Абелев был профессором кафедры вирусологии биологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова. Он создал и постепенно развивал первый в СССР курс иммунохимии, включая основы иммунологии (биология, химия и молекулярная биология иммунитета). Этот курс читался не только для студентов кафедры вирусологии, но и для всего биофака; его слушали студенты и сотрудники химфака и физфака, для которых этот курс был не обязательным. На кафедре вирусологии проводился практикум по иммунохимии, на котором студенты изучали разнообразные методы выявления взаимодействия «антитело-антиген». Гарри Израилевич был блестящим лекторoм. Его лекции пользовались огромным успехом, материал хорошо усваивался. Он очень доброжелательно, уважительно относился к студентам, рассматривал их как своих коллег. Ходила легенда, что профессор Абелев на экзамене ставит студентам только «отлично» или «отлично с плюсом». За 40 лет курс Абелева прослушали и испытали его влияние много тысяч студентов и научных сотрудников. Гарри Израилевич любил эту работу, любил дух университета и сам был человеком Университета.

Гарри Израилевич был моральным и научным авторитетом для своих сотрудников. Практически все они защитили кандидатские (а некоторые докторские) диссертации и стали самостоятельными исследователями. Работая под руководством Л.А.Зильбера, Г.И.Абелев постепенно формировал свою собственную научную группу для иммунохимического подхода в изучении канцерогенеза и онкогенных вирусов. В эту группу входили как опытные сотрудники Льва Александровича (Н.В.Нарциссов, З.А.Авенирова, З.Л.Байдакова, З.А.Постникова), так и новички, быстро превращавшиеся в талантливых исследователей (А.И.Гусев, В.С.Цветков, Н.В.Энгельгардт, Н.И. Храмкова-Куприна, С.Д.Перова). После смерти Льва Александровича в 1966 г. Абелев руководил всем отделом иммунологии и вирусологии опухолей, в котором в разное время работали иммунологи Б.Д.Брондз, О.М.Лежнева, Е.С.Ивлева, Л.Я.Шипова, А.К.Язова, В.С.Тер-Григоров, Э.Р.Карамова, В.С.Полторанина, А.В.Червонский, А.Ю. Руденский, Т.В.Головкина, А.П.Суслов и др., онковирусологи И.Н.Крюкова, И.Б.Обух, И.С.Ирлин, Э.Н.Розинова, Е.Б.Мечетнер, С.В.Колобков, В.Я.Шевлягин и др., клеточные и молекулярные биологи А.В. Гудков, А.С.Глейберман, Е.А.Комарова, Т.Л.Эрайзер, Н.Л.Лазаревич и др. В тесном контакте с отделом Абелева в ИЭМ им. Н.Ф.Гамалея находилась лаборатория его друга, выдающегося советского иммунохимика Арона Евсеевича Гурвича, которая ранее входила в отдел Л.А.Зильбера. В ней работали замечательные специалисты А.М.Оловников, Г.И.Дризлих, В.Т.Скворцов, Д.А.Эльгорт, Е.В.Сидорова и др. Отдел Г.И.Абелева и лаборатория А.Е.Гурвича имели общий регулярный научный семинар и вели совместные экспериментальные работы. Оба руководителя имели большое влияние на научный рост своих сотрудников и заботились о самостоятельном исследовательском пути каждого. Имена многих из них широко известны специалистам в России и в мире.

А.В.Гудков, один из таких учеников Абелева, хорошо написал о механизме его влияния на научный путь работавших с ним исследователей: «Он видел свою роль не в указании направления или технике организации работы, а в поддержке уверенности уважаемого им ученого в своих силах: таким образом он щедро делился доставшейся ему, заработанной им самим уверенностью, своими энергией и властью. Человек рядом с ним получал самое редкое и драгоценное: уверенность в важности и значительности своего дела, верности направления, а значит и внутреннюю свободу. Ничего важнее ученый желать не может» [11].

Несмотря на все проблемы и трудности, которые ему приходилось преодолевать в течение своего долгого жизненного и научного пути, Гарри Израилевич прожил счастливую жизнь, полную любви, творчества, больших научных достижений, глубокого уважения научного сообщества и знавших его людей. Его научная жизнь продолжается в его многочисленных учениках.

Государственные награды: Государственная премия СССР (1978), медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени (2002), звание заслуженного деятеля науки РФ (1998). Г.И. Абелев получил также престижные международные и российские награды и премии (см. ниже).

 

Статью о Борисе Давыдовиче Брондзе написал его ученик – профессор Дмитрий Казанский.

БОРИС ДАВИДОВИЧ БРОНДЗ

 

Поразившая США в начале 1930-х годов Великая Депрессия сделала безработными четверть населения страны, тогда как молодая Cоветская Республика росла, нуждалась в иностранных специалистах и предлагала им невиданные доселе блага – жилье, работу, бесплатную медицину и образование для детей.

Это и побуждало тогда многих граждан США оставить свою страну и уехать в Советский Союз.

Борис Давидович Брондз родился 21 июня 1934 года в Ярославле в семье американских политических эмигрантов, по идейным соображениям эмигрировавших в нашу страну. В зрелые годы Борис Давидович не раз вспоминал, как родители серьезно размышляли о будущем и с уверенностью говорили, что при коммунизме всем будет хватать хлеба. "А сыр?" – спросил маленький Боря, что заставило взрослых улыбнуться. Его трудовая биография началась в 1957 году, когда он, закончив 1-й Московский Медицинский институт имени И.М. Сеченова, стал врачом-терапевтом в больнице города Электрогорска Московской области. Но жизненный путь врача его не устраивал – Брондз мечтал заниматься наукой и в 1959 г. поступил в аспирантуру к Л. А. Зильберу, чем определил свою дальнейшую судьбу. Л.А. Зильбер тогда возглавлял отдел вирусологии и иммунологии опухолей Института эпидемиологии и микробиологии имени Н.Ф. Гамалеи АМН СССР – коллектив, собравший множество талантливых ученых, в числе которых были Николай Васильевич Нарциссов, Зинаида Леонидовна Байдакова, Николай Николаевич Медведев, Ирина Николаевна Крюкова, Гарри Израйлевич Абелев. Заместителем Л.А. Зильбера в отделе был Н.Н. Медведев, специалист в области классической генетики, уволенный из Института генетики после приснопамятной сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Н.Н. Медведев участвовал в организации в системе АМН СССР питомников по разведению лабораторных животных чистых линий, без чего прогресс этого научного направления был бы невозможен. В 1961 году Борис Брондз стал сотрудником отдела, в 1964 защитил кандидатскую диссертацию на тему «Взаимодействие растворимых и поверхностных антител с нормальными и опухолевыми клетками». С 1964 по 1968 и с 1968 по 1977 годы он работал сначала младшим, а затем старшим научным сотрудником в том же отделе. Вокруг молодого ученого стали группироваться сотрудники, разделявшие его научные интересы – Г.Н. Ворнакова, А.П. Суслов, А.В. Андреев, С.Г. Егорова. В 1973 году Брондзом защищена докторская диссертация на тему «Полиспецифичность иммунных лимфоцитов и механизмы их взаимодействия с клетками-мишенями». В 1977 году вместе с лабораторией Борис Давидович переходит в Онкологический Научный Центр, с которым были связаны все последующие годы его жизни. С 1968 года Б.Д. Брондз – руководитель группы иммунологов, изучающих механизмы регуляции специфического клеточного иммунитета. Эта группа работала сначала в лаборатории Л.А. Зильбера, а затем в составе лаборатории иммунохимии, возглавляемой Г.И. Абелевым. В 1989 году одновременно с присвоением звания профессора Б.Д. Брондз становится руководителем самостоятельного научного подразделения – лаборатории механизмов регуляции иммунитета.

Доктор медицинских наук, профессор Брондз ушел из жизни 7 сентября 2000 года. Тяжелая болезнь, которой сопровождались последние годы его жизни, лишила Б.Д. Брондза возможности общения с людьми своей профессии, которой он посвятил без остатка всю свою жизнь. И тем сильнее ощущается необходимость вспомнить, каким он был при жизни и осознать значение его вклада в развитие клеточной иммунологии.

 

2I. Знакомство.

Мое первое знакомство с Борисом Давидовичем состоялось в 1991 году. Лаборатория, в которой я работал до этого, по ряду причин меняла направление исследований – она становилась клинической. И в ней не оставалось места для реализации моих научных интересов, которые лежали в области экспериментальной иммунологии, Т-лимфоцитов, генетики тканевой совместимости, иммунофармакологии и биотерапии. Это предполагало проведение работ на животных, содержание которых было трудно совместить с санитарными правилами, действующими в клиниках.

- Куда вы намерены пойти? – спросила тогда заведующая лабораторией Нелли Георгиевна Арцимович. Широта ее знакомств и авторитет в научном мире предполагали и широкие возможности порекомендовать другим руководителям своего бывшего сотрудника

- К Брондзу. Конечно, к Брондзу – ответил я. В моей области авторитет этого человека был огромен. К тому времени были опубликованы две монографии на русском языке, обобщающих мировой опыт исследований биологии Т-лимфоцитов. Вторая книга содержала ссылки на 2322 источника и была уникальным явлением, открывающим целый пласт мировой науки русскоязычным ученым. Нельзя сказать, что обе книги были написаны понятным языком, но я честно изучал их от корки до корки, доставал оригинальные статьи на английском и постепенно проникался духом и логикой подходов, руководящих в этой области исследований.

- К Брондзу? Хорошо! – ответила Нелли Георгиевна. – И он, и Абелев – настоящие ученые, которые собрали замечательный научный коллектив. Я буду рада, если попадете к нему. Но ставлю условие – кандидатскую диссертацию Вы должны защитить здесь! Докторскую – у Брондза.

Я в то время заканчивал экспериментальную работу, посвященную выделению и рассмотрению основных иммунорегуляторных белков печени. В какой-то момент возникла необходимость проверить, не является ли выделенный мной белок a-фетопротеином. Проще всего это было сделать, проверив, реагирует ли он с антителами к этому белку. В тот момент в лаборатории Абелева признанным корифеем в области иммунохимии a-фетопротеина был Анатолий Иванович Гусев. Именно он обучил меня основам постановки метода радиальной иммунодиффузии в агаровом геле (именно его я затем широко и творчески использовал для анализа и разделения гетерогенных смесей печеночных белков). Оказалось, что a-фетопротеин к интересующим меня белкам отношения не имеет, но добрые отношения у нас остались.

- Боря Брондз? Так вот он – рядом, на этом же этаже работает. Пойдем! – Анатолий Иванович вскочил и потащил меня, в момент оробевшего и еле идущего на ватных ногах, в кабинет Брондза.

- Боря, привет! Вот к тебе человека привел, который с белками печени работал и Т-лимфоцитами хочет заниматься! – Анатолий Иванович тронул за рукав пиджака сидящего за столом плотного невысокого человека с копной темно-русых с проседью волнистых волос. Оторвавшись от изучения каких-то бумаг, человек стрельнул широко открытыми серыми глазами в мою сторону, снял очки и подошел к подоконнику, соединив руки за спиной.

- Я должен сказать – мы занимаемся современной (modern, модерн уточнил он) иммунологией. К печени она отношения не имеет!

Мной тем временем овладел полемический задор. Как же не имеет, когда вот они – собственные исследования. А в них я получил то-то и то-то?

- Хорошо! – сказал Брондз. – Во вторник у нас семинар. Приходите на него к десяти часам, послушайте. А вот на семинаре через неделю мы послушаем Вас.

 

2II. Клональная природа клеточного иммунитета.

Когда он в начале 1960-х пришел в науку, в сознании иммунологов еще не было представлений о Т- и B-лимфоцитах. Вместе с тем, именно в это время были проведены ключевые работы, показавшие различное гистогенетическое происхождение и функции лимфоцитов и их различную роль в гуморальных и клеточных иммунных реакциях. Клонально-селекционная теория Бернета стала получать первые экспериментальные подтверждения – сначала в области исследований гуморального иммунитета [1; 2]. Когда иммунологам стало ясно, что трансплантаты отторгают не антитела, а клетками, они стали пытаться выделить эти клетки и изучить их функции in vitro, резонно предполагая, что лимфоциты должны напасть на клетки-мишени и разрушить их [3]. Одним из первых в мире в этом направлении начал работать Б.Д. Брондз, изучая взаимодействие лимфоцитов иммунизированных животных с культурами сингенных и аллогенных клеток. В 1964 году он обнаружил эффект разрушения монослоев макрофагов при добавлении к ним лимфоцитов иммунизированных животных и опубликовал эти оригинальные данные [4]. По всей видимости, именно эта работа определила и его дальнейшую судьбу.

Неизбежно возник вопрос об антигенспецифических рецепторах цитотоксических Т-лимфоцитов и об их лигандах на клетке-мишени. В те годы особое развитие получили генетика тканевой совместимости, поиск генов и идентификация продуктов, ответственных за нее. Б. Д. Брондз оказался одним из первых, кто увидел и показал связь специфической цитотоксической функции лимфоцитов с распознаванием ими продуктов главного комплекса гистосовместимости [3]. И одним из наиболее существенных научных достижений Б.Д. Брондза, которое осталось в памяти его российских и зарубежных коллег, можно считать его работу, показавшую связь между специфичностью рецепторов эффекторных CTL и их адсорбцией на монослоях макрофагов, несущих различные антигены гистосовместимости [5]. В те годы открытие стало первым указанием на тот факт, что мишенью рецепторов цитотоксических лимфоцитов со специфической функцией являются молекулы главного комплекса гистосовместимости. В этих экспериментах он впервые наглядно показал эффект, получивший позднее название «прямого аллогенного распознавания». Более того, возможность разделения цитотоксических лимфоцитов по специфичности их рецепторов стало прямым указанием на клональную организацию репертуара Т-лимфоцитов. Надо отметить, что косвенные указания на это появились в мировой литературе лишь в начале 1970-х годов, а сами Т-клеточные клоны были получены только позднее, в конце того же десятилетия [6].

Значение этих открытий трудно переоценить и в наши дни, когда расшифрована структура Т-клеточных рецепторов и известны процессы реаранжировки их генных сегментов [7], когда феномен MHC-рестрикции получает детальное подтверждение данными кристаллографических исследований [8], когда в основе всего здания клеточной иммунологии, выстроенного за последние три десятилетия, лежит тот факт, что лигандами антигенспецифических рецепторов Т-клеток являются молекулы гистосовместимости. Факт, прямая демонстрация которого стала возможной из наблюдений над тем, как иммунные лимфоциты разрушают макрофаги, распластанные на стекле.

 

2III. Коллектив.

В лаборатории Брондза это было первым, что вызвало у меня состояние легкого шока.

В назначенный час семинара я прихожу в кабинет заведующего и вижу его одного, сидящего в белом халате за столом и перебирающего библиографические карточки – выполненные бисерным почерком рефераты статей, которые он прочел за выходные, проведенные в библиотеке. Проходит десять минут, пятнадцать – ничего не меняется. На двадцатой минуте в дверь заглядывает чья-то лохматая голова, пришедший вопрошает, не начался ли семинар. Увидев, что еще не начался, голова кивает – человеку явно стало легче, он вздыхает и произносит, что вновь объявится через десять минут – после того, как переставит пробирки из центрифуги на лед. В половине одиннадцатого народ начинает понемногу собираться, отрываясь от собственных экспериментов и обмениваясь мнениями по текущим делам. Как я узнал позднее, подобная неорганизованность была следствием того факта, что в лаборатории главной ценностью и непререкаемым приоритетом считали эксперимент – сотрудники, загруженные работой, часто не успевали закончить к семинару все процедуры, начатые с утра, и поэтому начало семинара нередко откладывалось.

Ближе к одиннадцати Брондз отрывает глаза от своих карточек и спрашивает, все ли собрались? К этому времени собрались все.

Первым делом он знакомит собравшихся с новинками научной литературы, прочитанной за выходные.

Какой-то из дискуссионных моментов вызывает ожесточенный спор, доходящий до крика, в котором победителей, естественно, не находится. Что интересно, спорил Брондз очень мягко и тихо, никогда не повышая голос на собеседника. Сотрудникам же он позволял все – включая крик, отчаянную жестикуляцию и даже обсценную лексику, никак на них не реагируя. В институтах, в которых я работал до этого, подобное поведение в общении с начальником привело бы к моментальному увольнению, да еще и с "черной меткой" – чтобы больше нигде на работу не брали. Здесь же профессор ровно, тихим и спокойным голосом настаивал на своем, как правило, просто не слушая и не воспринимая научных возражений и лишь отпуская иногда краткие ироничные замечания очень общего плана, оспаривающие аргументацию оппонента. С годами я узнал, что его невероятное и безграничное упорство тоже имеет пределы и "gutta cavat lapidem, вода камень точит" – под воздействием длительного потока аргументов и информации, разрушающих его точку зрения, Брондз ее (эту точку зрения) менял. Иногда это случалось лишь спустя два-три года. В тот же момент сотрудники лаборатории отнеслись ко мне с легким скепсисом – как к очередному мальчику, которому суждено стать жертвой сверхидей их начальника, работая вместе с ним в одном боксе. Причины непростых отношений Брондза с сотрудниками не нужно было долго искать – как ученый, глубоко увлеченный своими собственными идеями, он терпел рядом только помощников. Конечно, в ходе своего роста сотрудники эту роль перерастали и иногда, более или менее обоснованно, становились противниками его идей, на самом деле не всегда безупречных и рациональных. Они продолжали работать рядом, постепенно дрейфуя от него в идейном отношении и переключаясь на собственную тематику. Никаких репрессий против них Брондз не предпринимал, но его поддержку и интерес такие сотрудники во многом утрачивали.

 

2IV. От специфичности репертуара к определению эпитопов.

Следующий шаг в его исследовании природы взаимодействия антигенспецифических рецепторов Т-лимфоцитов с молекулами гистосовместимости стал возможен, когда (им) был разработан метод выделения лимфоцитов, специфически прикрепившихся к монослою аллогенных макрофагов [9]. Удаление неприкрепившихся клеток и последующая обработка лимфоцитов, прикрепившихся к монослою, проназой позволяла смыть их с монослоя макрофагов и добиться существенного обогащения антигенспецифических клеток с полным сохранением ими функциональных свойств.

Интенсивные исследования последующих лет быстро привели к пониманию: рецепторы Т-клеток распознают молекулы гистосовместимости иначе, чем это делают антитела. В частности, обнаружено несовпадение между эпитопами, определяемыми серологически, и эпитопами, распознаваемыми цитотоксическими Т-лимфоцитами. В то время, как Т-лимфоциты могли распознать даже единичные аминокислотные замены в структуре тяжелой цепи молекулы гистосовместимости класса I, возникшие в результате точечных мутаций, почти никаких различий не обнаруживалось во взаимодействии этих мутантных форм с антителами, специфичными к молекуле “дикого” типа [3; 10]. В то время иммунологи пытались детерминировать антигенную специфичность антител, основываясь на изучении паттернов их кросс-реактивности. Когда такой же метод применили к исследованию специфичности CTL, обнаружена чрезвычайно сложная картина – в системе, основанной на реципрокных иммунизациях всего лишь восьми типов мутантов молекулы гистосовместимости H-2K^b, приводящих к выраженному аллогенному ответу, обнаружено несколько десятков различных паттернов кросс-реактивности, которые могли быть приписаны возникновению либо исчезновению отдельных антигенных детерминант [10]. Очевидно, что эта картина вошла в явное противоречие как с картиной, выявляемой антителами, которые не могли увидеть различий между этими мутантами, так и с чрезвычайно высокой частотой клонов Т-лимфоцитов, отвечающих на аллогенные молекулы MHC.

Б.Д. Брондз разрешил это противоречие следующим образом. В его экспериментах получалось, что обогащение популяции иммунных лимфоцитов на монослое макрофагов донора приводит к одновременному обогащению CTL, перекрестно реагирующих с другими аллельными формами молекул MHC. Эта популяция клеток составляла около 5 % CTL, реагирующих с молекулой гистосовместимости донора. Он выделил эту кросс-реактивную популяцию CTL на монослое макрофагов посторонней линии мышей и исследовал ее специфичность.

По его замыслу, если была верна гипотеза о множественности антигенных детерминант, то результатом должна была стать высокая специфичность выделенных клеток к мишеням, несущим именно ту форму посторонней молекулы гистосовместимости, которая была использована для абсорбции. Результат же получился противоположный – выделенные лимфоциты активно убивали мишени, несущие молекулу гистосовместимости донора, использованного для иммунизации и гораздо слабее – мишени, несущие молекулу гистосовместимости, использованную для выделения кросс-реактивных клеток [11].

Таким образом, он показал, что кросс-реактивность в системе иммунизаций аллогенными клетками обусловлена различиями Т-клеток в аффинности их антигенсвязывающих рецепторов.

Из этого наблюдения следовал очень важный вывод о лабильности иммунодоминантного эпитопа, распознаваемого рецепторами аллоспецифических CTL [12]. Структура этого эпитопа и взаимодействие с ним рецепторов CTL, очевидно, могли меняться в зависимости от последовательности аминокислот тяжелой цепи, ассоциации ее с мембраной клетки мишени или с антигенными пептидами. По идее Б.Д. Брондза структура сложного «мозаичного» эпитопа для CTL на сингенной молекуле MHC могла бы при ассоциации с каким-либо антигенным пептидом частично имитировать структуру аллогенной молекулы. Вместе с тем, лабильность эпитопа, распознаваемого рецептором CTL, допускала использование синтетических пептидов тяжелой цепи молекулы MHC для дальнейшего выяснения деталей структуры этого эпитопа. Ее выяснение позволило бы найти новые пути создания вакцин, направленно регулирующих клеточный иммунитет.

Именно это направление исследований занимало Б.Д. Брондза в последние годы, именно ему он посвящал бóльшую часть своих усилий. В "сухом остатке" множества экспериментов, поставленных в течение ряда последующих лет, оказалась идентификация трех пептидов с последовательностью фрагментов тяжелой цепи молекулы MHC H-2K^b, которые оказались способны вызывать образование в организме экспериментальных животных Т-лимфоцитов с супрессорной функцией [13; 14]. Последовательности этих пептидов соответствуют С-концевым участкам альфа-спиралей молекулы гистосовместимости, образующим в составе целой молекулы "ложбинку", в которой размещается другой пептид – антигенный. С помощью выявленных пептидов тяжелой цепи удалось продемонстрировать ключевые свойства приобретенного иммунитета – специфичность и иммунологическую память. Что интересно, эти пептиды по своей структуре не могли связываться с молекулами гистосовместимости реципиента таким образом, как это делают антигенные пептиды патогенных микроорганизмов и вирусов. И единственной возможностью объяснить механизм их распознавания иммунной системой оставалась возможность их прямого взаимодействия с рецепторами Т-лимфоцитов. Статья Б.Д. Брондза в «Immunology» появилась почти одновременно с исследованием лаборатории S. Nathenson, которое показало, что направленный мутагенез лишь в отдельных участках тяжелой цепи молекулы гистосовместимости приводит к отмене ее взаимодействия с рецепторами цитотоксических Т-лимфоцитов [15]. И оказалось, что пептиды, выявленные Б.Д. Брондзом, полностью совпадают по последовательности с сайтами контакта молекулы MHC с рецепторами CTL.

Фактически это означало, что:

1) рецептор Т-клетки имеет вполне определенную ориентацию при взаимодействии с молекулой MHC;

2) Т-клеточные рецепторы самых различных Т-клеток действительно распознают один иммунодоминантный эпитоп;

3) растворимые пептиды молекулы MHC могут имитировать сайты контакта рецептора с нативной молекулой гистосовместимости;

4) биологический эффект взаимодействия пептидов с рецептором Т-лимфоцита может быть достигнут при взаимодействии с индивидуальными пептидами, не объединенными в единую конформацию молекулы гистосовместимости.

В целом все факты, свидетельствовали в пользу следующей гипотезы, представлены ниже:

·         единый иммунодоминантный эпитоп аллогенной молекулы MHC весьма лабилен по своей структуре (настолько, что даже растворимые пептиды способны его имитировать);

·         он распознается значительной частью репертуара рецепторов Т-лимфоцитов (в экспериментах Брондза были использованы поликлональные популяции Т-лимфоцитов животных, в том числе, иммунизированных аллогенными клетками).

Впоследствии в мировой литературе появились данные, поддерживающие эту гипотезу. В частности, измерение энергии активации взаимодействия TCR с MHC показало подвижность интерфейса между этими двумя молекулами [16]. Кристаллографические исследования комплексов MHC и TCR неизменно приводят к выявлению одной и той же ориентации этих молекул относительно друг друга вне зависимости от того, сингенная или аллогенная молекула гистосовместимости реагирует с рецептором Т-лимфоцита [17].

 

2V. С Брондзом в одном боксе

Мне все вокруг было интересно.

Брондз был настоящей копилкой методических премудростей, работа с ним не была в тягость – ее специфика, требующая от исполнителя немалого терпения, усидчивости и аккуратности, была мне хорошо знакома. Эксперименты он ставил очень объемные и требующие долгой предварительной подготовки, которая вполне могла занимать не один месяц. Дни же проведения самих экспериментов Брондз обычно приурочивал к пятницам – начинали мы рано утром, а заканчивали в 11-12 часов ночи, еле успевая до закрытия метро. Работая с Брондзом в одном боксе днем, я не забывал о собственных экспериментах по вечерам. Продолжая свои эксперименты с белками печени, я обнаружил, что один из них вызывает гибель клеток лимфомы в культуре in vitro, не убивая, а лишь подавляя пролиферацию нормальных Т-лимфоцитов. Его удалось достаточно быстро и эффективно выделить, и получить к нему поликлональные антитела, с помощью которых удалось изготовить иммуносорбенты для быстрого выделения белка и покрасить ими гистологические срезы печени. Иммуногистохимическое исследование провел Дима Староверов из лаборатории Г.И. Абелева и ясно показал, что белок этот имеет четкую локализацию в органе и находится в перипортальных гепатоцитах. Физико-химическое исследование белка успешно провели Сергей Апасов и Инна Агранович, показавшие, что белок состоит из двух субъединиц с молекулярной массой 40 и 42 кДа. Отсеквенировать его не удалось, так как у субъединиц белка оказались закрыты N-концы. Должен сказать, что эти результаты впечатлили Брондза и он даже стал инициатором того, чтобы я их доложил на заседании Ученого Совета НИИ Канцерогенеза ВОНЦ АМН СССР. Но главное – он мне разрешил заниматься этой тематикой в своей лаборатории открыто, поверив, что и печень может иметь отношение к "модерн, modern" иммунологии. Дополнив свою диссертацию новыми материалами, я защитил ее в 1995 году, как и обещал Нелли Георгиевне Арцимович, в Институте иммунологии, из которого и перешел к Брондзу в НИИ канцерогенеза Оннкоцентра. Защита в моем бывшем институте прошла на "ура" при замечательных оппонентах, в роли которых выступили А.А. Ярилин и В.Я. Арион. Радость, правда, была омрачена трагической и невероятной, почти мистической случайностью – по пути на банкет из Института иммунологии в лабораторию Брондза в НИИ канцерогенеза (этот путь обычно легко преодолевается за десять минут), Нелли Георгиевна упала, вступив на скользкий и крутой пандус в одном из наших многочисленных переходов. В результате – сложный перелом, волнения, вызов «скорой». К счастью, она встала на ноги после этого довольно скоро. Не обошлось и без разочарований – в условиях in vivo белок, убивающий лимфому в культуре in vitro, не работал. Поместив гранулы иммуносорбента, нагруженные им, в культуральную среду, я обнаружил, что из среды в считанные часы полностью исчезает аргинин, и что именно отсутствие этой аминокислоты приводит клетки лимфомы к гибели. Все указывало на то, что выделенный мной белок является хорошо известным науке ферментом – аргиназой, что сильно охладило мой дальнейший интерес к нему.

 

2VI. В поисках Т-супрессоров.

Иммунологов всегда интересовал вопрос, каков механизм прекращения иммунного ответа и с какими типами клеток он связан, потому что неограниченная пролиферация клона, специфичного к какому-либо патогену, очевидно, должна была бы уничтожить организм.

Интерес к этой проблеме был также тесно связан с возможностью индукции толерантности к трансплантируемым органам и тканям, а также – c поисками путей лечения аутоиммунных заболеваний. Было очевидно, что наличие в организме системы, способной его разрушить, требует сложной многоуровневой защиты от развития нежелательных иммунных реакций на собственные антигены.

Открытие функциональной неоднородности Т-лимфоцитов исторически было тесно связано с исследованием полиморфизма поверхностных антигенных структур Т-лимфоцитов, которые выявлялись при межлинейных и межвидовых иммунизациях экспериментальных животных. При детальных иммуногенетических исследованиях наличие некоторых поверхностных антигенных детерминант на Т-клетках коррелировало с их функциями. Одним из первых таких функциональных маркеров стал антиген Lyt2,3 (CD8), экспрессия которого оказалась связанной с киллерной и супрессорной функциями Т-лимфоцита [18]. Именно эти функциональные субклассы Т-лимфоцитов наиболее быстро и прочно связываются с монослоями аллогенных макрофагов, что позволяет их специфическое обогащение и отделение от других типов клеток. Первые работы Б.Д. Брондза по этой проблеме появились в 1977 году, когда он в ряде экспериментальных систем показал возможное участие различных клеточных типов в неспецифическом подавлении пролиферации Т-клеток, наблюдающейся в смешанной культуре лимфоцитов. В течение последующих двух лет была отработана система индукции и тестирования специфической супрессорной активности Т-лимфоцитов [19; 20]. В соответствии с ней спленоциты мышей, получивших внутривенную инъекцию большого числа аллогенных клеток, выделяли на 3-4 день после иммунизации, обрабатывали митомицином C и вносили в культуры, содержащие отвечающие лимфоциты неиммунизированных животных и облученные аллогенные клетки-стимуляторы. Обработка митомицином C была необходима, чтобы предотвратить пролиферацию клеток иммунных реципиентов и их дифференцировку в эффекторные CTL. В том случае, когда иммунизирующие клетки и стимуляторы были идентичны, наблюдалось подавление пролиферации отвечающих клеток, которое можно было оценить количественно, варьируя число супрессорных клеток, добавляемых в культуру. При наличии тщательно продуманных контролей в такой системе удавалось четко показать существование Т-клеток с супрессорной функцией, их антигенную специфичность и клональную организацию, подобную той, которая была им ранее обнаружена у цитотоксических Т-лимфоцитов. Тогда же было показано, что в аллогенной системе Т-супрессоры можно индуцировать при различиях по разным регионам MHC [21].

Последующие годы принесли исследователям этой области много разочарований. Новые стандарты в подходе к исследованию требовали тщательной характеристики генетических ограничений функционирования субклассов Т-клеток и поиска их маркеров и продуктов, которые могли бы быть охарактеризованы на генном уровне. Супрессоры же, согласно ряду свидетельств, распознавали антигены без MHC-рестрикции и не было обнаружено стабильных маркеров, которые могли бы однозначно отличить их от других субклассов Т-клеток. Для продукта I-J, экспрессируемого на поверхности Т-супрессоров и обнаруживаемого серологически, не нашлось места на генетической карте MHC, а количество обнаруживаемых супрессорных факторов с самыми различными физико-химическими свойствами и недостаточно охарактеризованной структурой стало расти с угрожающей быстротой. Все эти трудности, наряду с неясной природой предшественников Т-супрессоров и их взаимодействий с другими типами клеток, привели к появлению множества сложнейших схем иммунорегуляции и супрессорных каскадов. Они были крайне трудны для понимания, и вызвали обструкцию большинства ученых, неизбежную на фоне наметившегося в те годы общего стремления к упрощению моделей и усилению их доказательности. В течение последующего десятилетия слово "супрессор" было практически вычеркнуто из лексикона уважаемых иммунологических журналов [22].

Б.Д. Брондз тем не менее оставался одним из наиболее последовательных сторонников продолжения исследований "супрессорной" проблемы. В его руках была сложная, но четкая модель, позволяющая дальнейший анализ феномена, с которым он имел дело. Обогащая Т-супрессоры на монослое аллогенных макрофагов, можно стало получать материал для иммунизации экспериментальных животных и нарабатывать антитела к супрессорным маркерам.

Работа привела сначала к получению поликлональных антител, избирательно подавляющих супрессорную функцию [23], а затем – моноклональных антител C1 и C4, которые хоть и не распознавали уникальные маркеры Т-супрессоров, проливали свет на их биологические свойства [24].

Первое распознавало маркер, обнаруживаемый на тимомах мышей.

Второе реагировало с промежуточными филаментами лимфоцитов и фибробластов, косвенно указывая на наличие на поверхности Т-супрессоров антигенных детерминант, сходных с белками цитоскелета [25].

Используя линии мышей, рекомбинантных по комплексу H-2, были проведены эксперименты по исследованию генетических ограничений во взаимодействии Т-супрессоров с отвечающими клетками. Оказалось, что помимо прямого взаимодействия супрессора с аллогенной молекулой MHC на поверхности стимулирующей клетки, для реализации супрессорного эффекта необходима идентичность Т-супрессора и отвечающего лимфоцита по MHC класса II. Детальный анализ этой рестрикции показал, что нет никакой необходимости в идентичности супрессора и респондера по по продукту I-J, так как супрессорный эффект вполне успешно реализуется при совпадении по I-A и I-E субрегионам [26]. Поскольку антитела к I-A белкам не предотвращали взаимодействия супрессоров с монослоем аллогенных макрофагов, но блокировали супрессорный эффект в смешанной культуре лимфоцитов.

Б.Д. Брондз пришел к следующему выводу: взаимодействие с I-A белками Т-супрессора необходимо не в ходе распознавания антигена специфическими рецепторами, а в ходе взаимодействия с неизвестным рецептором для I-A белка на поверхности отвечающего лимфоцита. Такой вид генетического ограничения реализации супрессорной функции Т-клеток ог назвал "интеракционной рестрикцией" [27].

В последние годы обсуждение проблематики обратной регуляции иммунных ответов практически сведено к обсуждению механизмов иммунной девиации – изменению спектра цитокинов, продуцируемых Т-лимфоцитами [28]. Такое изменение может происходить в результате взаимодействия Т-клеточного рецептора с измененными пептидными лигандами, блокады корецепторных молекул Т-лимфоцитов антителами, индукции гамма/дельта-клеток и NKT-клеток, нарушения костимуляторных взаимодействий Т-клеток с АПК и т.д. Вместе с тем, накапливается опыт, заставляющий задуматься о том, что не все эффекты негативной регуляции иммунитета могут быть опосредованы и объяснены в рамках сетей регуляции цитокинами [29]. Весьма существенный прорыв был сделан в последние годы с открытием ингибиторных рецепторов, участвующих в гомеостатической регуляции клеток иммунной системы и специфичных к молекулам MHC класса I и неклассическим молекулам гистосовместимости [30]. Такие рецепторы обнаруживаются на NK-клетках и на CTL, которые лишаются цитолитической активности при взаимодействии с сингенными молекулами MHC. Сходных рецепторов, которые могли бы регулировать активность хелперных клеток, пока не выявлено. Существование интеракционной рестрикции, открытой Брондзом, по сей день вызывает немало вопросов, в первую очередь – ввиду практически неопределяемой экспрессии молекул MHC класса II на Т-лимфоцитах мышей. Очевидно, что полученные эффекты нуждаются в дальнейшей тщательнейшей проверке. Но нельзя исключить, что в течение ближайших лет разработки в этой области приведут к идентификации сходного ряда ингибиторных рецепторов Т-клеток, взаимодействующих с молекулами гистосовместимости класса II.

 

2VII. Иммунологическая память.

В 80-х годах ХХ века благодаря работам Б.Д.Брондза и ряда других исследователей сложилась примерно следующая картина развития ответа цитотоксических Т-лимфоцитов. Взаимодействие наивных Т-лимфоцитов CD8⁺ с живой аллогенной опухолевой клеткой in vivo в присутствии активированных дендритных клеток или цитокинов Т-хелперов типа I приводит к их активации и массивной индукции эффекторных CTL. Перед тем, как стать эффекторным цитотоксическим Т-лимфоцитом, “наивная” клетка должна пройти несколько циклов клеточного деления. В условиях in vivo этот процесс занимает 7-8 дней, и только после этого аллогенные опухолевые клетки отторгаются. После исчезновения антигена CTL некоторое время персистируют в организме, а затем большая их часть погибает. Тем не менее, небольшая часть указанных клеток продолжает длительное время жить в организме, сохраняя фенотип покоящихся клеток, и при повторной встрече с антигеном может быстро, в течение 1 суток, превратиться в эффекторные CTL, способные быстро уничтожить опухолевые клетки. Поэтому если первичное отторжение аллогенных опухолевых клеток у неиммунного реципиента занимает 10-12 дней, то у иммунизированного животного введенные опухолевые клетки исчезают в течение 5-6 дней. Именно эти Т-клетки, оставшиеся по завершении иммунного ответа, ответственны за существование феномена иммунологической памяти и получили название клеток памяти [31].

Проблема идентификации клеток памяти как отдельного функционального субкласса Т-лимфоцитов встретилась с трудностями, подобными тем, которые существовали с Т-супрессорами. Хотя и были очевидны их функциональные отличия от “наивных” клеток по условиям активации и динамике развития иммунного ответа, долгое время не появлялось никакой возможности отличить их от активированных эффекторных CTL. Клетки обоих типов несут сходные активационные маркеры и способны быстро уничтожить чужеродные, трансформированные или инфицированные вирусом клетки организма. По этой причине вопрос об их существовании как отдельного субкласса Т-клеток с особыми свойствами долгое время оставался дискуссионным [32]. Используя технику адсорбции клеток памяти и эффекторных CTL Б.Д. Брондз показал, что специфичность клеток памяти значительно отличается от специфичности эффекторных киллеров – как первичных, так и вторичных. Если клетки памяти, выделенные на монослоях посторонних макрофагов, лизировали преимущественно те мишени, на которых их выделяли, то эффекторные CTL обладали сильно выраженной кросс-реактивностью, выражающейся в их способности к адгезии к макрофагам других линий при сохранении способности к наиболее эффективному лизису только макрофагов донорской линии [33]. Из этих экспериментов Б.Д. Брондз делал вывод о различной организации рецепторов этих субклассов Т-клеток, имея в виду не только антигенспецифические рецепторы, но и весь комплекс молекул, участвующих в специфическом прикреплении клеток CD8⁺ к монослоям аллогенных макрофагов, включая TCR, CD8, LFA-1 и др. [12] Адсорбция на монослое донорских макрофагов позволила также отделить клетки памяти от хелперов, взаимодействие которых с монослоями макрофагов требует выполнения специальных условий – искусственного подъема экспрессии молекул MHC класса II в присутствии гамма-интерферона и значительно более долгого времени культивирования лимфоцитов на монослое, чем это необходимо для клеток CD8⁺[34]. Используя этот подход, Б.Д. Брондз и его сотрудники показали, что кратковременного контакта с аллогенными макрофагами в течение 2 часов вполне достаточно для дальнейшей дифференцировки клеток памяти в эффекторные CTL при инкубации в течение 3 дней в культуре in vitro [35]. Таким образом, были получены экспериментальные свидетельства о функциональных различиях между первичными эффекторными киллерами (CTL-1) и клетками памяти (пре-CTL-2).

Следующий шаг в характеристике функциональных субклассов Т-клеток CD8⁺ был сделан при исследовании их взаимодействий с растворимой молекулой MHC класса I, используемой для иммунизации реципиентов. Было обнаружено, что в определенных условиях добавление в культуру in vitro молекулы MHC класса I H-2K^b способно вызвать функциональную трансформацию линий эффекторных CTL в клетки с супрессорной функцией. Устранение ее из среды культивирования приводило к восстановлению цитолитической функции [36]. С другой стороны, иммунизация in vivo мышей, несущих клетки памяти к нативной молекуле пептидами из контактных областей той же молекулы с TCR, приводит к усиленному образованию клеток с супрессорной функцией [14]. Эти исследования показали функциональный полиморфизм клеток CD8⁺ и возможность их взаимного перехода в различные функциональные состояния в зависимости от условий рестимуляции.

Возможность и условия приобретения различных функциональных состояний клетками CD8⁺ стали предметом интенсивных исследований в наши дни.

Одна из центральных идей Б.Д. Брондза – рецепторы различных функциональных субклассов Т-лимфоцитов CD8⁺ реагируют с молекулами MHC по-разному – супрессоры способны активироваться их растворимыми формами и пептидами, что CTL (цитотоксические Т-лимфоциты или антигенспецифические киллеры) распознают сложную конформационную конфигурацию, образуемую взаимодействием молекулы MHC и антигенного пептида, а клетки памяти начинают распознавать их небольшие участки, подобно тому, как это делают антитела. Прямых данных, поддерживающих обе эти гипотезы, из научной литературы не поступало или они носили очень косвенный характер. Скорее, наоборот – прямой зависимости функции Т-клеток от характера распознавания молекул MHC никто из иностранных ученых не видел и все склонялись к той точке зрения, что топология взаимодействия Т-клеточного рецептора с комплексом молекула MHC/пептид во всех случаях принципиально одна и та же. В реальности предметом исследования были CTL, полученные в культуре in vitro, и их клоны. Существование Т-супрессоров как отдельного функционального субкласса Т-клеток было подвергнуто большим сомнениям – их рассматривали лишь как CTL, "неправильно активированные" и находящиеся в состоянии анергии (в котором они не только на отвечают на антиген, но и подавляют иммунный ответ). Клетки памяти же рассматривались как CTL, временно перешедшие в неактивное состояние, и вновь становящиеся активными после вторичного взаимодействия с антигеном. Собственно, эти общепринятые представления и становились камнем преткновения в научном общении Брондза с сотрудниками лаборатории.

- Нужно получить клоны клеток памяти! – провозглашал он.

- Ну, о каких клетках памяти можно говорить, когда после активации они становятся цитотоксическими Т-лимфоцитами? – твердили они. Б.Д. Брондзу тем временем становилось все труднее работать из-за развития давешнего заболевания, спровоцированного травмой головного мозга, которую он получил во время одного из байдарочных походов с друзьями по горным рекам. Он пытался искать способы выделить клетки памяти на монослоях аллогенных макрофагов, искать цитокины, способные заставить их размножаться в культуре in vitro – убедительных данных не получалось. И тут я вспомнил о том, как Б.Д. Брондз однажды показал мне, как нужно избирательно активировать вторичные CTL. Он взял лимфоциты иммунизированных два месяца назад животных и смешал в соотношении 1:1 с лимфоцитами, несущими на поверхности иммунизирующий антиген, но убитыми прогреванием при температуре +45°C. На 3-4 день культивирования, отвечающие Т-лимфоциты превращались во вторичные CTL, приобретая цитотоксическую активность. Когда я рассмотрел эти клетки под микроскопом, выяснилось, что клетки иммунизированных животных превратились в пролиферирующие бласты, тогда как культуры клеток, содержащих отвечающие лимфоциты от неиммунизированных животных, были мертвы. Поиски литературы на эту тему выявили единичные работы начала 1980-х годов, показывающие, что вторичные CTL действительно легко образуются из лимфоцитов иммунизированных мышей, если их смешать с аллогенными клетками, убитыми фиксацией, прогреванием, замораживанием–оттаиванием или даже фрагментами их мембран. Вместе с тем, оценить их пролиферацию так никто и не удосужился – возможно, в связи со сформировавшимся тогда ложным представлением, что для дифференцировки клеток памяти во вторичные CTL пролиферация не нужна. А ведь эти факты и были именно тем, что нам нужно для получения клонов клеток памяти! Нужно ли говорить, что клоны Т-клеток памяти мы-таки получили – и не только их, но и Т-гибридомы, из которых нам удалось клонировать гены клеток памяти. Более того, когда Бориса Давидовича Брондза не стало, мы получили и трансгенных животных с экспрессией их индивидуальных цепей. И нужно ли говорить, что самый большой сюрприз этой работы, на которую мы потратили в общей сложности 25 лет, состоял в том, что для успешной активации Т-лимфоцитам оказалось достаточно одного лишь трансгена альфа-цепи рецептора клеток памяти, что прямо указывает на правоту исходной идеи Брондза.

 

2VIII. Жизнь ученого – продолжение в учениках.

Рассказ о вкладе Б.Д. Брондза в иммунологическую науку было бы неполным без рассказа о научной школе, которую он создал. До 1996 года, пока ему позволяло здоровье, Брондз работал «руками». Навыки и приемы экспериментальной работы он лично передавал молодым сотрудникам, работающим с ним в одном боксе. Все годы существования научной группы и лаборатории Брондз уделял большое внимание изучению новейших научных достижений и внедрению в ней передовых методов иммунологических исследований. Благодаря его усилиям в России появились и продолжают использоваться конгенные рекомбинантные и мутантные по отдельным продуктам MHC линии лабораторных животных. Помимо разработки собственных методов исследования с его именем связано внедрение в России технологии получения гибридом к поверхностным маркерам Т-лимфоцитов.

Как почетный член Американской ассоциации иммунологов Б.Д. Брондз в течение ряда лет получал свежие номера «Journal of Immunology», которые становились доступны для изучения сотрудниками лаборатории. Каждую субботу он обязательно проводил в библиотеке, итоги этих литературных изысканий становились достоянием сотрудников, о чем я рассказывал ранее. Наиболее важные статьи лидирующих в мире групп исследователей еженедельно обсуждали на лабораторных семинарах. На этих же семинарах сотрудники лаборатории представляли полученные ими собственные оригинальные данные, которые затем подвергались глубокому коллективному обсуждению перед выходом в свет. Благодаря такой подготовке многие из его учеников становились желанными сотрудниками в передовых западных лабораториях. Они, в свою очередь, приобретая новые знания и навыки, передавали их сотрудникам лаборатории во время визитов на Родину, рассказывали о результатах своих исследований, проведенных за рубежом. Большое значение имело и то, что бывшие сотрудники лаборатории привозили в Москву дефицитные реактивы, новые клеточные линии и гибридомы, а также оттиски статей из журналов, недоступных в те годы в России. Эта «эстафета» продолжается и по сей день. Существенную помощь лаборатории оказали А.В. Червонский (Yale University, затем Jackson Laboratory и University of Chicago), С.Г. Апасов, И.М. Агранович, М.Б. Зайцева (NIH, США), Н.Г. Аносова, Е.В. Федосеева, К.Е. Балашов (Harvard Medical School, США и др.), В.В. Кронин (Howard and Elisa Hall Medical Institute, Австралия и др.). В ряду сотрудников более старшего поколения, чьи имена хорошо известны среди иммунологов в России, И.Ф. Абронина, А.В. Андреев, Г.Н. Ворнакова, С.Г. Егорова, А.В. Караулов, Т.В. Осипова, А.А. Пименов, А.Е. Снегирева, А.П. Суслов. Многие из них продолжают успешно работать в России и возглавляют научные коллективы.

Существенное значение для сообщества иммунологов в России имела публикация двух монографий Б.Д. Брондза – «Молекулярные и клеточные основы иммунологического распознавания» (1978) [37] и «Т-лимфоциты и их рецепторы в иммунологическом распознавании» (1987) [12] на русском и английском языках. На момент выхода в свет они представляли собой уникальную по подробности и полноте картину состояния знаний в клеточной иммунологии на русском языке. Объем литературы, которую обобщил в своих книгах Брондз, огромен – вторая его монография содержит ссылки на 2322 источника. Просветительское значение этих книг было очень высоким, учитывая тот факт, что в своем большинстве иммунологическое сообщество в России в те годы жило в условиях значительной изоляции от мировой науки и далеко не все источники мировой научной литературы были доступны. В наши дни, по-видимому, всеми учеными России осознана та истина, что наука не может эффективно развиваться, будучи ограниченной какими-либо национальными или идеологическими рамками. И тем очевиднее, что огромная личная заслуга Бориса Давидовича Брондза перед иммунологами России состоит в том, что он всеми своими силами на протяжении всей своей жизни препятствовал их научной изоляции от мирового сообщества.

 

Воспоминаниями о профессоре Г.Я.Свет-Молдавском поделились профессора Заира Григорьевна Кадагидзе и Елена Григорьевна Славина.

Георгий Яковлевич Свет-Молдавский

Е.Г.Славина, З.Г. Кадагидзе

Георгий Яковлевич Свет-Молдавский родился 11 июля 1928 г. в Москве, в семье адвоката и юрисконсульта Якова Моисеевича Света и Елены Давидовны Молдавской, известного в Москве профессора-гинеколога.

В пятнадцатилетнем возрасте окончил среднюю школу и поступил во 2-й Московский медицинский институт. По окончании обучения в 1949 г. был оставлен в аспирантуре института при кафедре микробиологии.

В 1953—1956 гг. работал старшим научным сотрудником Ростовского научно-исследовательского института эпидемиологии и микробиологии.

В 1956 г. защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата медицинских наук по проблеме вакцинотерапии бешенства. Предложил новую эффективную безаллергенную антирабическую вакцину из мозга новорожденных крысят.

С 1956 г. последовательно занимал должности старшего научного сотрудника, заведующего лабораторией Научно-исследовательского института стандартизации и контроля медицинских и биологических препаратов, состоял председателем Проблемной комиссии по вирусологии и иммунологии рака Академии медицинских наук СССР.

С конца 1950-х гг. интересы ученого были связаны преимущественно с онкологией и проблемами иммунологического контроля роста опухолей.

В 1957 г. со своими сотрудниками обнаружил патогенность и онкогенность для млекопитающих вируса куриной саркомы Рауса. За открытие полипатогенности вируса саркомы Рауса для других классов животных в 1967году вместе с академиком Л.А.Зильбером был удостоен Государственной Премии СССР. Это открытие принесло ученому мировую известность.

В 1962 г. он стал организатором и заведующим Лабораторией вирусологии в Институте экспериментальной и клинической онкологии АМН СССР, в том же году получил степень доктора медицинских наук.

В лаборатории одновременно проводились исследования в различных областях онкологии, что было следствием неиссякаемых идей ее руководителя - их можно условно разделить на исследования в области вирусологии и иммунологии

Вирусология

1964 – 1967 гг. опубликовал цикл работ, посвященных заражению опухоли вирусами. В этот период появились данные о разнонаправленном влиянии вирусов на опухолевый рост - вирусы могли как подавлять рост опухоли, так и стимулировать его. Проведенные в лаборатории исследования показали, что эти два противоположных действия зависят как от инфицирующей дозы вируса, так и от абсолютного количества прививаемых клеток. Кроме того, в процесс вирусного канцерогенеза появляются сильные вирусные антигены трансплантационного типа, которые также могут быть искусственно индуцированы в клетках опухолей, вызванных химическими канцерогенами - искусственная гетерогенизация опухолей. Далее было показано, что феномен гетерогенизации вызывается вирусом, который размножается в клетках опухоли и кожи и обнаруживается по крайней мере еще и в лимфатических органах мышей-носителей опухолей. Индукция в коже антигена, на который при аутологической и сингенной пересадках, вызывается иммунный ответ, является единственным симптомом присутствия вируса. На основании полученных данных было сделано предположение об использовании вирусов, обладающих способностью к гетерогенизации опухолей, в разработке методов регуляции опухолевого роста. (Гамбург В.П. Мхеидзе Д.М. и др.) Идея разрабатываемого метода - сделать опухоль более чужеродной для организма. Для этого в организм с опухолью вводятся различные биологические агенты, избирательно накапливающиеся или размножающиеся в опухоли и создающие тем или иным путем новые антигенные детерминанты. На эти детерминанты возможно иммунологически воздействовать с помощью различных антител или иммунных лимфоцитов. Основной проблемой искусственной гетерогенизации опухолей с помощью вирусов являлась сложность использования этого метода для уже растущей в организме опхоли. Проведенными в лаборатории исследованиями было установлено, что при воздействии вирусов на опухоль в условиях нагрузки ретикуло-эндотелиальной системы коллоидными растворами и дозированной гипертермии   изменяются биологические свойства опухоли и уменьшается опухолевый рост.(Барышников А.Ю.)

Эти работы предвосхитили ряд исследований американских и японских авторов, подтвердивших наблюдения российских ученых и разработавших подходы к иммунотерапии рака в клинике.

ИММУНОЛОГИЯ

Одним из активно изучаемых вопросов лаборатории Г.Я.Свет-Молдавского было исследование функционирования клеток иммунной системы и возможности их регуляции. С этой точки зрения особое внимание уделялось иммунологическим аспектам развития толерантности к различным антигенам. Известно, что в эмбриональном периоде обнаруживается четкая тенденция к формированию толерантности к любому антигену, который в данный момент имеется в организме. Устойчивость этого уровня иммунореактивности обеспечивается рядом факторов: незрелостью Т- и В-лимфоцитов, дефицитом антиген-презентирующих клеток, обилием неспецифических супрессоров и т.д. В результате в отношении антигенов, контактирующих в этот период с иммунной системой, вырабатывается стойкая иммунологическая толерантность. В постнатальном периоде происходит значительная перестройка иммунной системы и формирование толерантности во взрослом состоянии иммунологически зрелого организма затруднено. Между тем, получение истинной толерантности во взрослом организме представляет не только теоретический, но и важный практический интерес, особенно для трансплантологии и аллергологии. В работах Г.Я.Свет-Молдавского с его ученицей И.Ю.Черняховской был разработан принципиально новый метод индукции толерантности к алло- и ксенотрансплантатам у взрослых животных. Этот метод в дальнейшем был использован в качестве удобной и адекватной модели при изучении трансплантационного иммунитета, трансплантационной толерантности и влияния на них иммуномодуляторов.

В связи с тем, что вопросы трансплантационного иммунитета и его подавления тесно связаны с противоопухолевым иммунитетом, в лаборатории изучался механизм разрушения трансплантата и оухоли иммунными лимфоцитами. В это время впервые было показана способность неиммунных лимфоцитов под действием различных веществ разрушать клетки-мишени. К сожалению эти публикации не были доступны зарубежным авторам и это наблюдение, опубликованное год спустя американскими исследователями, сделало их работу приоритетной. Оказалось, что неиммунные лимфоциты в присутствии нетоксичных для клеточных культур доз метотрексата, актиномицина Д, фитогемагглютинина и некоторых других препаратов, а также относительно низких доз гамма-облучения вызывали разрушение клеток-мишеней.( З.Г.Кадагидзе, Славина Е.Г.). На основании этих исследований Г.Я. Свет-Молдавский предположил использовать нормальные неиммунные лимфоциты для лечения опухолей. Экперименты на мышах подтвердили противоопуходевый эффект неспецифически активированных лимфоцитов, и было принято решение о проведении клинических испытаний. Эту работу лаборатория выполняла совместно с отделением общей онкологии, руководимым заместителем директора института профессором Н.Н.Трапезниковым. Эти исследования легли в основу методов адоптивной иммунотерапии, широкое внедрение которых началось в онкологии с 1968 года, а для продолжения исследований по разработке новых методов иммунотерапии и    оценке состояния иммунной системы онкологических больных в 1973 году в Онкологическом Центре РАМН была организована первая в СССР лаборатория клинической иммунологии опухолей.

В1973 году у Георгия Яковлевича был выявлен хронический миелоидный лейкоз. В это время в Институте гостил знаменитый в то время американский ученый – специалист в области лейкозов – профессор Джеймс Холланд. Г.Я.Свек-Молдавский показал ему стекла с мазками своей крови, скрыв от него то, что это его кровь. Поэтому профессор Холланд сразу сообщил ему диагноз (до этого в нашей стране такие диагнозы от больных скравали) и порекомендовал принятую в то время схему лечения. С этого времени в лаборатории начали активно изучать новые подходы к иммунодиагностике и иммунотерапии злокачественных новообразований и, в частности, лейкозов. Под руководством А.Ю. Барышникова начались исследования по совершенствованию методов иммунодиагностики лейкозов и лимфосарком. На первом этапе были получены ксеногенные антисыворотки к лейкозо-ассоциированным антигенам, позволившие с гораздо большей специфичностю, по сравнению с имеющимися на этот момент методами определять иммунологические подварианты лейкозов и лимфом. В дальнейшем Барышников А.Ю. с сотрудниками получил первые в СССР моноклональные антитела к дифференцировочным антигенам лифоцитов, что позвонило создать отечественную панель моноклональных антител для иммунодиагностики лейкозов и лимфом, а также для оценки иммунного статуса организма.

Лечение Г.Я.Свет-Молдавского уже начатыми методами химиотерапии оказалось мало успешным, и в 1977 году его пригласили для проведения нового экспериментального лечения в Mount-Sinay в Нью-Йорке. Он уехал на лечение в США, где и провел последние годы своей жизни Продолжая и там работать.

Многие идеи ученого нашли подтверждение и развитие уже после его смерти, например, мысль о роли интерферона и других лимфокинов в различных физиологических процессах, включая процессы, протекающие в нервной системе, попытки использования эндогенных антибластных факторов и т.д.

Г.Я. Свет-Молдавский награжден Государственной премией СССР (1967), его научной деятельности посвящен документальный фильм «Спешите делать добро», снятый режиссером Л.П. Бакрадзе в 1975 г.

Им написаны и опубликованы более 200 научных работ. Среди них 6 монографий.

Будучи блестящим ученым, Георгий Яковлевич был прекрасным педагогом. Он читал лекции для студентов и врачей, но главная его педагогическая деятельность протекала в созданной им лаборатории.      Каждую неделю в лаборатории проходили научные конференции. Иногда они представляли собой научные доклады сотрудников лаборатории, причем это не были доклады по завершенным работам. Чаще всего обсуждались работы, находящиеся в процессе выполнения. Цель таких докладов состояла в том, чтобы все сотрудники представляли себе, чем занимаются и чего достигли коллеги из других групп. Ведь в лаборатории работал большой коллектив, разные группы изучали разные проблемы, и часто одни сотрудники не очень хорошо представляли себе, чем заняты их коллеги в других группах. Другой целью таких докладов было привлечь всех к обсуждению хода работ и предварительных их результатов с целью получения новых идей по ходу их выполнения. Причем в таком обсуждении участвовали вовсе не только исполнители работы. Со своими мыслями о ходе выполнения исследования и рекомендациями по изменению или дополнению экспериментов могли участвовать абсолютно все, и опытные сотрудники и "зеленая" молодежь, что особенно ценилось. И никогда шеф не критиковал тех, чьи соображения казались ему мало интересными или даже абсурдными. Никто и никогда не рисковал услышать о своем выступлении таких оценок как "не говори глупостей".

Чаще же лабораторные конференции представляли собой обсуждение новейших публикаций в научных журналах. В то время еще не появился интернет, а времени читать в рабочие дни у нас не было - работали очень много. Поэтому те, кто читали (а тех, кто не читал, шеф очень не любил), проводили практически полный рабочий день с утра до вечера в субботу или воскресенье в Ленинской библиотеке. А затем часто рассказывали шефу о самых интересных прочитанных новых статьях. Он выбирал какую-нибудь из этих публикаций, которая представлялась ему наиболее интересной для всех и просил ее рассказать на конференции. Иногда его привлекала какая-то статья, прочитанная им самим. Тогда он давал кому-нибудь тоже ее прочесть и рассказать. При этом хочется рассказать, как именно проводились эти "литературные" конференции. Докладчик должен был вначале прочесть название статьи, после чего его прерывали и просили кого-нибудь, преимущественно из молодежи, пофантазировать, что мог изучать автор (или авторы) в работе с таким названием и только после этого докладчик сообщал о планах авторов. Затем его опять прерывали, и кто-то должен был сказать, какими методами такие задачи могли решаться. После того, как докладчик сообщал об использованных в работе методиках, опять всем предлагалось предположить, какими могли быть полученные результаты и только после этого докладчик подробно сообщал о полученных результатах. Под конец следовало довольно продолжительное общее фантазирование об их возможном обсуждении и, наконец, сообщение докладчика об авторском обсуждении. Таким образом в обсуждении наиболее интересных публикаций участвовали все сотрудники лаборатории, а лабораторная молодежь приучалась активно думать над прочитанной в библиотеке литературой, а не просто запоминать прочитанное. Отдельным приемом в воспитании молодежи было научить нас понятно излагать это прочитанное. Это особенно относилось к аспирантам, пришедшим в лабораторию из других республик Советского Союза, т.е. тем, для которых русский язык не был родным. Так, например, на лабораторную конференцию с докладом грузина Д.М.Мхеидзе шеф однажды пригласил вовсе не специалистов, а двух журналистов, и Демур Милитонович должен был рассказать то, что ему было поручено, так, чтобы эти люди могли понять, о чем идет речь. Так мы и росли и превращались постепенно в научных работников.

            Если кому-то из нас приходила в голову мысль о новых экспериментах или даже о некотором изменении направления исследований, как бы на первый взгляд наши идеи ни казались неожиданными, мы не боялись поделиться ими с шефом и уж точно не рисковали услышать от него, что это "глупости". Наоборот, он готов был к любой, даже очень продолжительной дискуссии.

Иногда случались и забавные ситуации. К примеру, однажды шефу пришла в голову совершенно новая фантастическая идея. Для воплощения ее в жизнь, требовалось участие 5 или 6 человек. Дня три он никак не мог собрать нас всех вместе - то у одного, то у другого шли эксперименты, которые невозможно было отложить. Он с тоской ходил по коридору, угрюмо напевая "из-за острова на стрежень..." (у него это звучало почему-то как "из-за острова на стЯжень"). Наконец, все были в сборе. Он изложил нам эту идею. Все ее очень высоко оценили и были готовы немедленно приступить к новым экспериментам (не прекращая старых, уже идущих). В то время мы все работали очень много и с наслаждением, несмотря на то, что большинство сотрудников лаборатории были молодые семейные женщины, имеющие маленьких детей. Но мы были увлечены своей работой, и все успевали. Ни у кого из нас дети не были заброшены, и из всех из них впоследствии выросли хорошие специалисты в тех областях, которые их привлекли - врачи, научные работники и т.д. А наш шеф, изложив нам эту свою идею, был так счастлив тем, что он, наконец, все нам рассказал, и мы приняли это с восторгом, что сначала забегал по своему кабинету, а затем вскочил на письменный стол, а с него на книжный шкаф и некоторое время сидел на нем, болтая ногами. Чтобы не вошел кто-нибудь и не принял бы его за сумасшедшего, у двери встал Демур Милитонович Мхеидзе и держал ее.

У него было еще одно замечательное свойство. Если его новая идея не подтверждалась в первых экспериментах, он не спешил оценить ее как просто ошибочную. Кстати, нас он учил тому же. Он пытался найти ошибку, понять, почему новая идея не подтвердилась, в самом ли деле она ошибочна или причина в неправильно или плохо поставленных экспериментах. Так родилось одно из новых направлений в исследованиях нашей лаборатории, которое затем стало признанным в научном мире как приоритетное. Это было первое обнаружение не антивирусной, а иммунологической активности интерферона, в то время считавшегося важным, но только антивирусным белком. Идея заключалась в сопоставлении известного положения о том, что многие вирусы внедряют свою нуклеиновую кислоту в клетку и, заменяя естественную клеточную генетическую информацию своей, вирусной, убивают ее. Шеф предположил, что противоопухолевое действие иммунных цитотоксических лимфоцитов происходит по аналогичному сценарию, подобному антиклеточному действию вирусов. В таком случае, по его мнению, добавление в культуру опухолевых клеток и сенсибилизированных цитотоксических лимфоцитов интерферона должно привести к угнетению противоопухолевого действия последних. Однако первые эксперименты в культуре ткани полностью опровергли эту идею - добавление в культуру интерферона не только не снижало цитотоксического противоопухолевого действия сенсибилизированных лимфоцитов, но, напротив, вызывало цитотоксический эффект в контроле, т.е. цитотоксический эффект интактных, несенсибилизированных лимфоцитов. Эти результаты были опубликованы в "Nature", и только год спустя появилось еще одно сообщение а другом иммунологическом действии интерферона - индукции интерфероном бластоидной трансформации лимфоцитов. В последующие годы в мире началось массовое исследование интерферона как иммунологически активного и противоопухолевого белка с внедрением его в противоопухолевую терапию. Долгое время в мире не было химиотерапевтических средств для лечения рака почки, только хирургия и облучение, а появление в клинике препаратов интерферона дало возможность использовать его для лечения этой, а позднее и других видов опухолей. А ведь отрицательные результаты первых экспериментов в нашей лаборатории, если бы первоначальная идея Г.Я.Свет-Молдавского была отброшена как ошибочная, могли надолго задержать обнаружение иммунологической активности интерферона в онкологии и не только в онкологии. Сейчас интерферон рассматривается как один из основных регуляторов активности иммунной системы.

После обнаружения способности интерферона к неспецифической индукции противоопухолевой цитотоксической активности несенсибилизированных лимфоцитов начался поиск других агентов, стимулирующих такую активность, о чем уже было написано выше. Однако в этих экспериментах присутствовал факт, благодаря которому они могли быть просто забракованы. В контрольных группах культур в этих опытах часто встречалась цитотоксичность интактных ничем не обработанных лимфоцитов. Вначале мы относили это к плохому качеству мышей - доноров лимфоцитов в нашем питомнике.         И казалось, что это артефакт и эти опыты никуда не годятся. Потом мы заметили, что если нет цитотоксических клеток в контрольных пробирках, то в опытных нет активации лимфоцитов исследуемыми препаратами (метотрексат, интерферон облучение и т.д.). После этого мы предположили, что мы имеем дело с особой субпопуляцией лимфоцитов, которые и активируются этими агентами. Это было чисто умозрительное предположение, но шеф не отверг его как невозможное. Проблема заключалась в том, что у нас не было моноклональных антител к специфическим маркерам лимфоцитов, а совсем немного позднее выяснилось, что есть цитотоксические лимфоцитты, не имеющи5е маркеров Т- или В- лимфоцитов, которые затем были обозначены как ЕК или NK-клетки, то есть натуральные киллеры.

Георгий Яковлевич Свет-Молдавский умер 20 апреля 1982 г. в Нью-Йорке (США), где он и похоронен.

 

В ближайшем номере журнала «Иммунология гемопоэза» будет опубликована статья А.Д.Альтштейна о Галине Исааковне Дейчман.